Дмитрия Костюкова называют одним из самых талантливых российских фотографов нового, «цифрового» поколения. Выпускник Журфака МГУ, в свои молодые годы он уже успел поработать в «Коммерсанте» и AFP, повидал и войны, и «паркеты». Но главная отличительная черта Дмитрия как фотографа – желание постоянно совершенствоваться и оставаться честным по отношению к профессии и к себе.
- Дмитрий, вы по специальности – пишущий журналист. Как же вас занесло в профессиональную фотографию?
- Скажу вам более: моя дипломная работа была посвящена экономике СМИ и реорганизации региональных газет! Но когда я начал искать работу, мне было все равно – снимать или писать. По наивности я, как и большинство начинающих, видел себя в мечтах фотографом журнала National Geographic – хотелось путешествовать, смотреть мир, писать об этом и снимать. В принципе, есть такие фотографы, которые совмещают фотографию и текст: например, работают в каком-то одном месте и со временем становятся специалистами по этому региону – ведь если кто-то снимает какое-то одно племя в Африке и кроме него это никто не делает, конечно, такому фотографу есть, что рассказать даже хоть научному журналу. Например, David Doubilet миллион лет занимается подводной съемкой и может писать тексты на эту тему. Но естественно, попасть в National Geographic очень сложно, особенно в американский… И поэтому я когда-то начал с журнала Men’s Fitness, сделал для них несколько материалов и понял, что это не то, чем я хочу заниматься. Следующей попыткой стал «Коммерсант» - просто позвонил им, и начальник фотослужбы Эдди Опп сказал: приходи, приноси портфолио. Я пришел и сразу начал снимать. У нас в стране нет фотожурналистского образования, а «Коммерсант» - это хорошая школа; там я начал работать на хорошей аппаратуре, попал в серьезную атмосферу. Эдди – обладатель награды World Press Photo за серию фотографий о России начала 90-х. В общем, там было чему и у кого учиться, я «Коммерсанту» очень за это благодарен. Сейчас много кто фотографирует, не всегда профессионально, и в этом легко потеряться и запутаться...
- Получается, что до работы в «Коммерсанте» вы мало фотографировали?
- В МГУ я тоже фотографировал, но в основном для себя. В то время я занимался альпинизмом, а ведь любой человек, который идет в горы, берет с собой фотоаппарат, но ничего серьезного в этом фотоувлечении не было. Никаких фотошкол или кружков. Помню, первый фотоаппарат я купил на втором курсе, это была камера «Киев», купил я его только потому, что байонет там подходит для Nikon. Надеялся, что когда-нибудь смогу позволить себе Nikon, и тогда к нему подойдут объективы от «Киева». Тогда на Nikon просто не хватало денег! Как сейчас помню, на втором курсе я стоял, крутил фотоаппарат в руках и думал: может, я когда-нибудь буду заниматься тем, о чем сейчас и понятия не имею – вот, например, фотографировать. Я себя тогда фотографом вообще не видел – думал, пойду в науку или буду писать… (Теперь я понимаю, насколько важно было то, что в свое время закончил художественную школу).
Тем не менее, в 2005 году я начал сотрудничать с «Коммерсантом». Сначала штатной ставки не было, и я почти год отработал постоянным стрингером, а потом уже попал в штат. Позже стал работать с AFP и, отработав еще год в «Коммерсанте», в конце концов остановил свой выбор на Agence France-Presse, где и работаю по сей день. Правда, больше года тоже пришлось поработать внештатно.
- Каким был ваш первый Nikon?
- Первым пленочным был F80, а первый цифровой D70. F80 я купил еще на третьем курсе, в 2003 году и, кстати, очень доволен, что не продал его – когда выдали аппаратуру в «Коммерсанте», был соблазн. Это очень хорошая камера, некая отправная точка для Nikon – они ее чуть-чуть упрощали и делали более любительские камеры, усложняли и делали профессиональные. В «Коммерсанте» я снимал камерами конкурентов, поскольку вся редакция пользовалась этой аппаратурой, и выбора не было, а вот московское бюро AFP полгода назад, как и по всему миру, полностью перешло на Nikon. Сейчас у нас вся техника и оптика Nikon – и 600 мм, и 400 и 300, и все боди. Мы снимаем в основном D3 – это топовая камера из репортерской линейки. Еще есть D700, который мы используем, когда надо прикидываться любителями. Сейчас Nikon, насколько я знаю, собирается выпустить камеру, которая будет снимать HD видео, как только выйдет, в AFP она тоже должна появиться.
- Вы работали с камерами конкурентов. Какие преимущества и недостатки, на ваш взгляд, есть по сравнению с ними у Nikon?
Cейчас D3 – это просто фантастика по сравнению со всеми остальными производителями. Основное преимущество этого фотоаппарата в плане репортажа – это способность снимать на высоких чувствительностях, а для репортажа это принципиально. Для фотожурналистики качество хоть и желательно, но не первично – если выбирать между тем, что снять с шумами, но резко без шумов, но размазано – то мы чаще всего выбираем первое. Если арт-фотограф безболезненно может позволить себе смазку, которую можно выдать за авторскую идею, зато фото можно напечатать 5 на 5 метров и повесить в галерее, то наша задача – чтобы фотографию напечатали в газете, и читатели сразу поняли, о чем, собственно, идет речь. Вообще, с переходом на Nikon мы стали снимать без вспышки то, что раньше без вспышки даже в голову не приходило снимать. Например, официоз – встречи в Кремле, в МИДе. На «паркете» всегда не хватает света. А когда ты снимаешь издалека длинной линзой, и вспышка бьет в лоб (потому что потолки на высоте 50 метров), то как бы профессионально ни снимал, получается плоская картинка. На больших пространствах всегда что-то улетало, что-то было переэкспонировано – в итоге все смотрелось как-то грязно. Такую ситуацию можно было решить только двумя способами: либо поставить свет, которого хватит на всех -- что довольно сложно, либо поднять чувствительность так, чтобы ты смог снять, причем в движении, например, проход президента на какой-то приемлемой выдержке, учитывая, что у тебя объектив обычно 300 или 400 мм. Сейчас можно снимать с чувствительностью 2200 и даже выше. И вспышку не включаешь или только подсвечиваешь, а прорабатываются детали стены в 20 метрах от объекта съемки. Или, например – снимаю погрузку раненых, их грузят в темноте, чтобы враг не видел, света нет вообще – фонари запрещены, машины фары не включают. А ты можешь поставить ISO хоть 6400 и при этом получаются хорошие картинки. Камера быстрая, можно снимать сериями. Из оптики я просто обожаю 24-70 с дыркой 2,8 – сумасшедший объектив! До этого я не мог подобрать себе такого объектива, чтобы надеть его на камеру и снимать целый день, и внутри ничто не екало, что надо, мол, было взять второй объектив. Сейчас это стало возможным! Мне хватает его на все случаи жизни. Есть, конечно, еще 14-24 – его Nikon хвалит, его технически сложно было сделать, но для меня он слишком широк, все равно искажает. Только им ограничиться было бы довольно сложно. А 24-70 – вещь универсальная!
- Что вам больше всего нравится снимать?
- Feature. То есть жанровую съемку, обычную жизнь. Все театры, митинги, паркет – это же своего рода инсценировка. Есть режиссер, который все это придумывает заранее, составляет сценарий или протокол. Над этим поработали люди, а тебя поставили в одно место – чаще всего мы не можем никуда двигаться, к радости службы охраны – и твои фотографические заслуги в основном технические. Когда снимаешь длинными объективами – это сноровка, реакция, этому можно научить любого. А другое дело, когда снимаешь просто жизнь, «неотрежиссированную». Другое дело, что любой официоз и театр можно снимать как обычную жизнь. Например, снимаешь на матче не футболистов, а людей, которые покупают билеты, то, как спортсмены с родными общаются, готовятся к игре – это самое интересное. Да и любого президента можно снимать «по-человечески», но случается так, что на это просто не хватает времени и доступа. Ведь помимо всего в работе репортера существует несколько дежурных штампов – планов, которые нужно снять обязательно. И только потом заниматься творчеством.
Я мог бы сказать, что люблю снимать войну – это звучит плохо, но это вовсе не значит, что я люблю войну как таковую. Просто на войне всегда есть, что снимать. Здесь журналистов можно сравнить с врачами. Нас часто спрашивают: вы радуетесь, когда кого-то замочили или подводная лодка утонула? Конечно, нет! Так же, как и врач не радуется, что человек тяжело заболел. Но, поставив сложный диагноз, он может сказать, что это интересный пациент с профессиональной точки зрения. Он чувствует, что максимально реализуется в работе. Точно так же, как и мы радуемся, что проявляем себя в «горячей» съемке, а не сидим без дела, но часто совсем не радуясь тому, что происходит. Есть фотографы, которые ставят на войне своеобразную «защитную сетку» вокруг себя, стараясь максимально абстрагироваться от всего, что видят, я так не могу и довольно близко воспринимаю происходящее. Причем не во время съемки, а обычно потом, когда уже возвращаешься. Когда видишь самые разные слои населения – в один день сначала совсем нищих, или даже не нищих, а безнадежных, что еще хуже, а потом моду и богачей, а потом больных – все перемешивается в короткий срок. Десять минут назад ты видел одно, а потом видишь, как политик про это же врет перед камерами – все эти нестыковки очень задевают. Мы все знаем и понимаем, что они существуют, но когда видишь все это своими глазами, больше переживаешь.
- На каких войнах вы были?
- В Южной Осетии, с Осетинской стороны без полутора дней я просидел от ввода до вывода войск. Репортеров там было очень мало. Зимой ездил на Израиле-Палестинский конфликт.
- На ваш взгляд, все войны одинаковые или разные?
- Если взять журнал Cosmo, Vogue, Elle к примеру – это одно и то же или разное? Если сравнить с какими-нибудь техническими журналами, то да, все похожие. А если сделать горизонтальный срез, сравнить их между собой – то разные. Так и войны: если, конечно, сравнивать их со всей широтой жизни – человек ведь может заниматься домом, религией, искусством, сидеть в тюрьме или вообще ничего не делать, так вот если все это сравнить с войной, то все войны одинаковы. Везде абсурд, несчастья, трупы. А если взять горизонтальный срез – получается, что войны совершенно разные. В Осетии, например, война везде была. Не было воды, не было мобильной связи, мы ездили со спутником, не было электричества! Ни о каком интернете вообще речь не шла! Мылись в речке, еды не хватало – было ощущение, что попали из одного мира в другой. А в Израиле совсем иная картина: утром приходишь в кафе, пьешь кофе с круассаном, а потом проезжаешь 15 километров – и оказываешься на линии фронта. Там воюют, умирают. Ты поснимал, и через 15 минут опять сидишь в кафе с Wi-Fi и отправляешь карточки! В Израиле даже танки с позиции на позицию не своим ходом идут, а их грузят на трейлеры и по асфальту везут на позицию – так проще и быстрее. Поэтому нельзя сказать, что все войны абсолютно одинаковые. Смотря в каком разрезе рассматривать.
- А как люди реагируют на фотографов на войне?
- Сначала агрессивно, а потом привыкают, понимают, что если мы не будем снимать, у них не будет возможности рассказать о своем горе миру. Например, мне рассказывали случай во время Бесланской трагедии, когда репортеры пришли в морг, где полы были усеяны трупами детей. Родители начали сначала кричать: что вы делаете? Фотографы было подумали, что их сейчас растерзают, и стали потихоньку уходить, но тут вдруг толпа их схватила за шкирку и говорит: нет уж, снимайте, пусть все это видят! Поэтому в регионах, где война перманентна – там вам еще и попозируют с удовольствием, как в Палестине, например. Конечно, бывают разные моменты. Иногда чувствуешь, что просто не можешь снимать, особенно если в этот момент можно помочь человеку… Например, приехали силы МЧС в зону военных действий в другой стране и не могут сразу раздать хлеб местному населению, потому что по закону вначале гуманитарную помощь надо передать местным властям, а те уже будут распределять. Но это ведь долгий путь, правда? А журналисту могут отдать прямо в руки. Мы подходим – человек сидит голодный, а у МЧС есть хлеб. Они дают нам, а мы – человеку. Вот так иногда журналисты могут служить связующим звеном, потому, что меньше привязаны к формальностям.
- А сложно оставаться на войне нейтральным? Не принимать чью-то сторону?
- Мы чаще всего реагируем на общечеловеческие вещи, а не на политику. На чьей стороне оказался, того и жалеешь… Но главное – не делать при этом резких телодвижений. После того, как мы просидели какое-то время в Цхинвали, где все было разрушено, мы приехали в Гори - а там сетуют, что банкоматы не работают и дырка в асфальте, которую они показывают всем журналистам. Смотришь на это и понимаешь, что люди-то не виноваты, они не были в Цхинвали и не знали, что там. Для них и это ужас. И это действительно тоже ужас. Когда наблюдаешь войну с двух сторон, видишь, что обе стороны хороши, и появляется ощущение абсурда. Поэтому уж лучше быть нейтральным, ведь ты не знаешь очень многого и не можешь делать однозначных выводов. Сегодня скажешь, что не буду этих снимать, мол, они нехорошие, а послезавтра выяснится, что все наоборот.
- На пленку сейчас снимаете?
- Конечно. Я из поколения тех фотографов, которые пленку не застали, и для меня это экзотика. А старшие товарищи говорят: вот тебе делать нечего, ерундой страдаешь. Но я люблю пробовать разные камеры – широкий формат, например. Недавно попробовал ломографию. Это творческое направление, которое берет начало от съемки примитивной камерой «ЛОМО Компакт-Автомат», разработанной в 1984 году. Суть в том, что в этих камерах практически не получается контролировать процесс съемки. То есть это съемка наобум, с пленки может вообще только пара кадров в экспозицию попасть. Но это тоже очень любопытно! То, что раньше считалось плохим качеством – сегодня арт, люди ведь устают от совершенства. Не хочется замыкаться в рамках какого-то одного стиля, хочется смотреть, что еще делается в фотографии.
Вообще, конечно, прогресс в фотографии идет удивительно быстро… То, что пять лет назад казалось еще фантастикой, сегодня рельаность. Я сочувствую иногда моим старшим коллегам, заставшим переход с пленки на цифру – они же вынуждены выкинуть практически весь свой архив этого периода! Потому что у первых цифровых камер качество съемки было, как сейчас у мобильных телефонов!
Зато сейчас другое дело. Вот, например, агентским фотографам нельзя использовать многие функции графических редакторов, чтобы фотография все-таки оставалась документом, но можно использовать любые функции в фотоаппарате. Так что теперь на Nikon D3 мы можем делать мультиэкспозицию, и это отличная возможность для творчества даже в рамках репортажа. Появление новой камеры стимулирует новые эксперименты.
- Какие из последних съемочных впечатлений запомнились вам больше всего?
- Съемки на Nikon D3 в Париже с известным фотографом Питером Бердом, который снимал последний календарь для Pirelli. Он снимает для глянцевых журналов, поэтому для меня это было что-то новое, необычный опыт. Я впервые так снимал fashion, а он хотел попробовать репортерский Nikon. Это была и совместная работа, и тестирование камеры.
Еще интересно было в Новгородской области снимать, как поисковики ищут останки солдат времен II Мировой войны. Там нашли траншею в которой лежало порядка 250 человек… И ребята, которые ведут поиск, очень интересные.
- А известные персоны?
- Вообще, то, что мне интересно – интересно исключительно в фотографическом смысле. Персоны в какой-то момент перестают будоражить сознание. Это же все равно человек, и в плане твоих творческих возможностей совсем не важно, кого ты снимаешь.
Хотя недавно снимал Норштейна, который сделал «Ёжика в тумане». Ему 70, и он просто прекрасен! У него совершенно сумасшедшая мастерская, все стены увешаны фотографиями чиновников, образы которых он сублимирует в своем проекте «Шинель».
Но, конечно, для фотографа прежде всего важен художественный аспект фотографии, а не ее герой. Даже если снимаешь новость, которая должна дать ответы на вопросы где, что и как, нужно постараться, чтобы у нее была художественная ценность. Чтобы она не была примитивной иллюстрацией к тексту. Есть хороший способ это проверить: берешь лицо и закрываешь его пальцем на кадре, и если после этого смотреть на снимок по-прежнему интересно – значит ты, как фотограф, сделал все правильно. Важно ни то, что изображено, а то как изображено. Тот факт, что я фотографирую президента, --не моя заслуга, а моя работа.
- Кстати о президентах. Вы фотографировали Обаму во время его визита в Москву. Поделитесь впечателниями.
- Самое сильное впечатление на меня произвела работа с пресс-службой Белого дома. Эти парни просто суперпрофессионалы! Они понимают, как работают журналисты и фотографы, знают, что важно в их работе и здорово помогают. Разница с нашими официальными пресс-службами просто огромная! Пресс-служба Белого дома знает, куда поставить фотографа, понимает, что такое температура света, чувствительность, экспозиция и как это в итоге влияет на конечный результат и образ первого лица.
Что касается собственно Обамы и его супруги – они оба очень обаятельные, думаю, что здесь я не открою Америки. Ощущение, что они оба очень настоящие, открытые, показывают эмоции на публике, а для фотографа это очень важно, потому что одно дело снимать «живого» политика, а другое – каменное чиновничье лицо. Кроме того, у этих людей, конечно же, есть культура общения с прессой. Вот они вышли из самолета, заулыбались, повернулись ко всем съемочным группам, помахали всем – и впереди стоящим, и своему американскому пулу, который обычно стоит под крылом, в общем, никого не «обидели». Вообще, надо сказать, что культура общения с прессой очень сильно зависит от страны того или иного политика. Например, главы каких-нибудь африканских режимов, которые чувствуют себя как полубоги, сильно утомляются при общении с прессой и особо не церемонятся. А руководители развитых, демократических стран понимают, насколько важен контакт с журналистами, и всегда ведут себя уважительно. От этого и результат разный.
Статьи
